розовая воняра.

Мне довелось сидеть на берегу пруда, том берегу на котором никогда не был.
Я сидел и обнимал ее нежное тело, ее женственное и приятное на ощупь тело. Чувства исходили изнутри, и достигали волн воды, словно вода и были чувства, так будто пруд и окружающая природа и были чувствами которое исходили извне, во внутрь. Чувства достигли самой сердцевины центра сердца и вынуждали наконец то, чувствовать, и быть свободным в своих чувствах. Аромат ее тела принимал пьянящую окраску разноцветной и чувственной радуги самого корня детских ощущений, как в утробе мамы. Это чувство никогда не уходило больше из груди, как прекрасный шип розы застрявший в сердце, как небо никогда не закрывающееся от сознания чистоты и простоты мира. Никогда не было неприятностей, лишь объятия нежности прекрасной ее самости, но однажды поняв что рядом нет никого, и никогда никого не было кроме воображаемо-заполненной пустоты, падаешь на грязный берег вонючего болота и думаешь о том что мама-сука тебя надула! Ее изначальная любовь длилась лишь в пределах берега прекрасно описанного ей пруда, с розовыми фламинго плывущими неспешно, и они вранье! Это лишь было утешение, все панически рушится и ты падаешь в мутную грязь вонючего пруда с диким визгом проклятой стервы, проклятой на всю эту жизнь, с надеждой быть проклятой только на эту мутную и не понятную жизнь. Ударяешься о грязь щекой, чувствуешь весь сумрак и вкус болотной рутины, безнадежности заросшего полу-болота, и заброшенного консервными банками, пивными бутылками и прочими нечистотами вонючей пустоты, той пустоты что задается вопросом у остальных: "Как же может быть вонючей пустота если она является пустотой?! Ничем?!"
Пустота, проклятье и обиженность женского объятия что дана мне не по силам вытерпеть уродство внутреннего сходства с мутированным дерьмом вокруг, в отражении которого я каждый раз вижу и себя. Кичась и изумляясь гламурным идиотством грязь выползает из пруда и чумазое мое лицо довольно обмазывает вонючим дерьмом что живет на дне пруда, канализационные отходы хлещут под отравленный берег оставляя лишь мечты о чистом розовом фламинго, что по рассказам матери беспечно должен жить во всем этом дерьме, которое не кажется мечтой, мечтой что живо лишь рассказом о чистой идеальности моей ползучей каракатицы, каракатицы моей вонючей но в себе довольной, желающей бабочкой стать.
Лежу я щекой упершись, о вонючую землю прекрасного некогда пруда, как оказалось пруд и не прекрасный вовсе, просто мама когда-то говорила что он должен в будущем стать чистым и прекрасным, и пиявки в нем переведутся, и... все в нем будет прекрасно, но лежу лишь я щекой упершись о грязь вонючей трясины и вижу свое отражение, жалкое и унылое, будто гопники мразотные протоптались по моей пусть и локальной, но мечте. И педовок куча протопталась, и нацистов, и политиков, и идеалистов, и сюрреалистов, родителей, преподавателей и бревенчатых людей с дубовой кожей... и кого еще забыл? Все прошлись своим маршем, вонючих мразей, педовок и педофилов в одном лице. Суки, мрази, пидарасы, стервы, твари и уебки, скины, садисты-мазохисты, педовки, эмо и... боюсь что нету больше сил ему вас хаять и клеймить, клеймите сами его как хотите, все равно вы для него останетесь тестом в утробе жирной свиньи-матери мира.